Мой любимый Sputnik - Страница 41

Мюу глубоко вздохнула и прикрыла нижнюю часть лица ладонями.

— Что мне оставалось? Только звонить в Токио и просить вас приехать. Я была в полном тупике, не знала, что мне делать одной.

Я представил Сумирэ — как она бродит одна по диким неласковым горам. В тонкой шелковой пижаме и пляжных сандалиях.

— Пижама какого цвета? — спросил я.

— Какого цвета? — недоуменно переспросила Мюу.

— Пижама, в которой Сумирэ пропала.

— Ах, да. Какого она цвета… Не помню. Я купила ее в Милане, но ни разу не надевала. В самом деле, какого же она цвета? Светлая такая. Бледно-зеленая, что ли. Очень легкая, без карманов.

— Я вот что думаю. Вам по-любому нужно снова звонить в Афины, в консульство и просить кого-нибудь приехать сюда. Сделайте это, пожалуйста. Да, и еще — чтобы консульство связалось с родителями Сумирэ. Понимаю, это тяжело, но тянуть дальше и ничего не говорить им уже нельзя.

Мюу чуть заметно кивнула.

— Сумирэ, конечно, выкидывает иногда разные фокусы. Бывает, ее слегка зашкаливает, сами знаете. Но пропасть на четыре дня, не сказав вам ни слова, — нет, на это она не способна, — продолжал я. — Тут действительно что-то серьезное. Если четверо суток ее нет дома, ясно одно — Сумирэ не может вернуться. Какая тут причина — не знаю, наверняка достаточно серьезная. Может, провалилась в какой-нибудь колодец в поле и ждет, когда придут ей на помощь. Или, может, ее насильно похитили. Убили и где-то закопали. Неизвестно. Девушка глубокой ночью разгуливает по горам в одной тонкой пижаме — да что угодно могло случиться. В любом случае мы должны продумать план действий, и как можно скорее. Но на сегодня — все, нам нужно выспаться. Завтра, похоже, будет долгий день.

— Как вы думаете, могла ли… Может, Сумирэ покончила собой? — спросила Мюу.

— Конечно, исключить этого полностью мы не можем. Но если бы Сумирэ решила здесь уйти из жизни, наверняка написала бы какую-нибудь записку. Чтобы вот так — все бросить и исчезнуть? И заставить вас беспокоиться? Нет. Сумирэ вас любит, так что прежде всего она думала бы о ваших чувствах и о ситуации, в которой вы окажетесь после.

Мюу какое-то время смотрела на меня, скрестив на груди руки.

— Вы правда так думаете?

Я кивнул.

— Конечно. У Сумирэ именно такой характер.

— Спасибо. Это как раз то, что я больше всего хотела услышать.

Мюу отвела меня в комнату Сумирэ. Очень простая, квадратная спальня была похожа на большой кубик для игры в кости. Небольшая деревянная кровать, письменный стол со стулом, шкаф и комод Под столом — обычный красный чемодан. Напротив двери — открытое окно, в которое видны горы. На письменном столе лежит новенький макинтошевский ноутбук.

— Я поменяла белье, так что можете спокойно лечь здесь. Оставшись один, я вдруг почувствовал, что страшно хочу спать. На часах было около двенадцати. Я разделся и забрался под одеяло. Однако сон не шел. “Еще совсем недавно в этой постели спала Сумирэ”, — думал я. Возбуждение долгой дороги все еще отдавалось эхом в моем теле. Я лежал на жесткой кровати и мучился от наваждения: эго бесконечное путешествие никак не может закончиться.

Пока не спал, я еще раз прокрутил в голове весь длинный рассказ Мюу, пытаясь выделить для себя самое важное. Но голова отказывалась работать. Хоть как-то систематизировать информацию, что на нее свалилась, было выше ее сил. К черту. Все — завтра, решил я. Тут передо мной вдруг возникла картина: язык Сумирэ проникает в рот Мюу. И это тоже — завтра, сказал я себе. Хотя перспектива, что завтрашний день будет удачнее сегодняшнего, была, увы, почти нулевой. Однако что пользы сейчас думать об этом? Я закрыл глаза и почти сразу провалился в глубокий сон.

10

Когда я проснулся, Мюу накрывала на стол к завтраку. Время — половина девятого, свежее утреннее солнце наполняло мир светом нового дня. Мы уселись на веранде и принялись за еду, глядя на море, ослепительно сверкавшее в солнечных бликах. На завтрак у нас были тосты, яйца и кофе. Две белые птицы плавно спланировали вдоль склона холма к берегу. Где-то поблизости работало радио. Диктор по-гречески быстро читал новости.

Из-за разницы во времени я чувствовал в голове какое-то странное онемение. И поэтому, наверно, не вполне четко соображал, где кончается реальность и начинается то, что лишь выглядит, как реальность. Итак, я здесь, на этом маленьком греческом острове, завтракаю с красивой женщиной старше меня, с которой только вчера познакомился. Эта женщина любит Сумирэ. Но не чувствует к ней никакого сексуального влечения. Сумирэ любит эту женщину и хочет ее. Я люблю Сумирэ и меня к ней влечет. Я нравлюсь Сумирэ, но она не любит и не хочет меня. Я испытываю сексуальное влечение к одной женщине — имя не важно. Но не люблю ее. Все так запутано, что сильно смахивает на какую-нибудь экзистенциалистическую пьесу. Сплошные тупики, никто никуда не может выйти. Должны быть альтернативы, но их нет. А Сумирэ в одиночестве уходит со сцены.

Мюу налила еще кофе в мою опустевшую чашку. Я поблагодарил.

— Вам нравилась Сумирэ, да? — спросила она. — Я имею в виду — как женщина.

Я слегка кивнул, намазывая хлеб маслом. Оно было холодным и твердым, размазываться не хотело. Подняв голову, я добавил:

— Но, наверное, не мы это выбираем, оно само приходит.

Некоторое время мы ели молча. Новости по радио кончились, зазвучала греческая музыка. Подул ветер и встряхнул цветки бугенвиллей. Если присмотреться, далеко в открытом море можно было разглядеть бесчисленные барашки, бегущие по волнам.